Напролом - Страница 81

Даниэль подошла к окну и выглянула во двор. Сейчас там было грязно и мокро, но летом там будет терраса, герани в вазонах... Та женщина, которая мне нужна... в нужном месте, в нужное время...

– Займемся любовью в моей спальне? – спросил я.

Она обернулась. Заходящее солнце обрисовывало ее силуэт, волосы светились насквозь, словно ореол, а лицо оставайтесь в тени, и я не мог понять, что она думает. Казалось, она все еще прислушивается к тому, что я только что сказал, желая понять, не ослышалась ли она.

– Что, прямо на голом полу? – ее голос звучал ровно, дружески и беспечно.

– Н-ну... можно мешки принести...

Она поразмыслила и сказала:

– О'кей.

Мы принесли из гостиной несколько мешков и выложили из них прямоугольник с подушками.

– Мне случалось видеть брачные ложа получше этого, – заметила Даниэль.

Мы не спеша разделись донага и бросили одежду на пол как попало. Ничего нового мы не увидели. Она оказалось такой, как я и думал: стройная, с округлостями везде, где надо. Сейчас ее кожа мягко светилась на солнце. Она протянула руку, коснулась пальцами швов, подживающих синяков, всего, что было ей уже знакомо.

– Скажи, – спросила она, – а когда ты смотрел на меня вчера на скачках, во время награждения, ты как раз об этом и думал?

– Ну да, что-то в этом духе. А что, было так заметно?

– Это просто бросалось в глаза!

– Я тоже испугался, что все заметят...

После этого мы почти не разговаривали. Некоторое время мы стояли, а потом легли и, лежа на жестком полу, застеленном мешковиной, узнали друг о друге все. Мы наслаждались и дарили наслаждение, дразнили и отступали, шептали что-то друг другу на ухо и наконец слились в объятиях с первобытным, захватывающим дух пылом.

Солнечный свет медленно угасал. В небе еще горел закат, и ее глаза и зубы блестели в поздних отсветах, но в ее волосах уже сгущалась тьма.

Мы долго лежали рядом и отдыхали. Наконец Даниэль прозаично спросила:

– Я так понимаю, что горячей воды в доме нет?

– Должна быть, – лениво ответил я. – Раз отопление работает, значит, и горячая вода быть должна. Все работает: и свет, и водопровод.

Мы встали, пошли в ванную, включили воду, а свет включать не стали. В ванной было темнее, и мы двигались в полумраке, словно тени, почти не видя друг друга, лишь угадывая присутствие другого.

Я включил горячий душ. Даниэль вместе со мной шагнула в ванну, и мы снова занялись любовью под упругими струями воды, лаская друг друга нежно и страстно. Она обвила руками мою шею, ее живот прижимался к моему... Мне еще никогда в жизни не приходилось до такой степени сливаться с женщиной. Наконец я выключил воду.

– Полотенца нет, – сообщил я. – Ничего, мешки сгодятся.

Мы разобрали свое ложе, вытерлись, оделись и поцеловались еще раз, целомудренно, чувствуя себя свежими и чистыми. Было уже почти темно, когда мы снова расстелили мешки в гостиной, выключили отопление, вышли из дома и заперли дверь.

Перед тем как сесть в машину, Даниэль еще раз оглянулась на дом.

– Интересно, что он думает?

– Он думает: "Вот так так!"

– Ты знаешь, на самом деле и я тоже.

Мы вернулись в Лондон не по шоссе; а по старым дорогам, петляя по улицам многочисленных городков, пустынным в этот воскресный вечер, останавливаясь у светофоров, короче, растягивая путешествие. В конце концов, я припарковал машину в центре Лондона, и мы немного побродили по городу, читая меню ресторанчиков. Мы пообедали в шумном французском бистро. Там были красные клетчатые скатерти и гитарист неопределенного пола. Мы сидели в уголке и держались за руки. Потом нам подали счет, написанный мелом на грифельной доске.

– Тетя Касилия вчера вечером сказала, в числе прочего, что приличия – дело святое, а воздержание – вовсе нет, – сообщила Даниэль позднее, когда подали кофе. Глаза ее лукаво блестели.

Я удивился, рассмеялся, поцеловал Даниэль и через некоторое время отвез ее на Итон-сквер, как того и требовали приличия. На следующий день у меня были скачки в Виндзоре. Я оставил машину на железнодорожной станции и доехал до жокейских ворот ипподрома, рядом с которыми была расположена весовая, на такси.

Принцессы в тот день не ожидали: ее лошади в скачках не участвовали. У меня было две лошади Уайкема и две лошади тренера из Ламборна, и мне во всех четырех скачках удалось занять первое или второе место. Владельцы были рады, конюхи довольно ухмылялись. Сияющий Банти Айрленд сообщил, что у меня, видать, пошла счастливая полоса, самая большая за всю мою жизнь. Я прикинул, каковы шансы, что в четверг я упаду и что-нибудь себе сломаю, и понадеялся, что этого не случится и что Банти таки прав.

Помощник пообещал отвезти меня на станцию на своем фургончике. В моей просьбе не было ничего необычного. Он читал вслух заметки из "Знамени", не скрывая своего неодобрения.

– Если им верить, жизнь – это потные подмышки, грязный секс и наркоманы, умирающие в общественных туалетах! – Он швырнул газету на скамейку.

– А на самом деле жизнь – это оплатить счет за газ, не забыть про день рождения жены, выпить пива с приятелями, и все такое. Садитесь в машину.

Кит, она у самой весовой. Я сейчас.

"Жизнь, – подумал я, выходя на улицу, – это стремительные прыжки через препятствия, состязание в учтивости, любовь под душем... Каждому свое".

Я без приключений вернулся в гостиницу и позвонил Уайкему.

– Где тебя носит? – проворчал он. – Тут тебя спрашивают.

– Кто? – поинтересовался я.

– Не сказали. По крайней мере, человека четыре. Целый день звонят.

Где ты?

– У знакомых.

– А-а.