Напролом - Страница 35

В наружном нагрудном кармане обнаружился также прозрачный пластиковый футлярчик с карточкой, на которой золотыми буквами было написано, что мистер Джей Эрскин является членом пресс-клуба, номер членского билета 609, Лондон ЕС-4АЗJВ; на обратной стороне были подпись и адрес мистера Эрскина.

"Как будто нарочно, чтобы не осталось никаких сомнений", – подумал я.

Я набрал рабочий телефон Оуэна Уаттса, и трубку тут же сняли.

– "Ежедневное знамя"! – сказал мужской голос.

Я, удовлетворенный результатом проверки, положил трубку, ничего не ответив.

– Что, никого нет? – спросила Холли. – Это и неудивительно, в такое-то время!

– "Ежедневное знамя" не спит и не дремлет. Во всяком случае, дежурный был на месте.

– Значит, те двое действительно эти... эти свиньи!

– Ну да, – сказал я. – Они работают на "Знамя". Хотя неизвестно, действительно ли именно они написали те статьи. По крайней мере, сейчас это выяснить не удастся. Ничего, утром узнаем.

– С каким удовольствием я набила бы им морду!

Я покачал головой.

– Скорее уж тому, кто их послал.

– И ему тоже. – Она с беспокойством встала. – Где же Бобби? Что он делает?

– Вероятно, проверяет, все ли в порядке.

– Как ты думаешь, эти двое не могут вернуться? – с тревогой спросила она.

– Думаю, что нет. Бобби вернется, когда управится.

Однако Холли продолжала тревожиться. Она подошла к двери и принялась звать Бобби; но ветер уносил ее голос, так что на дворе ее было почти не слышно.

– Слушай, сходи поищи его, а? – попросила она. – Что-то его слишком долго нет.

– Ладно.

Я собрал подслушивающее устройство, инструменты и вещи репортеров в одну кучу.

– Послушай, найди какую-нибудь коробку. куда это можно положить, и убери в надежное место.

Она кивнула и принялась рассеянно оглядываться по сторонам, а я неохотно вышел во двор. Где бы ни находился Бобби, он, по всей видимости, меньше всего желал видеть именно меня. Я решил пойти и снова установить сигнализацию, а если Бобби захочет найтись, он сам появится.

Пока я вешал колокольчик на прежнее место, глаза мои попривыкли к темноте, и я увидел Бобби у садовой калитки. Он принес с собой лестницу, бросил ее у дорожки и теперь просто стоял, привалившись к столбу.

– А Холли удивляется, куда ты деваются! – сказал я как ни в чем не бывало. Он не ответил.

– Как ты думаешь, отсюда колокольчик слышно? – спросил я. – Вряд ли кто-то решится лезть в чужой дом, если услышит сигнализацию.

Бобби снова ничего не сказал. Он бесстрастно наблюдал, как я нашел веревку, закрыл калитку, закрепил все как было, так, чтобы колокольчик, висящий рядом с домом, упал, если калитку откроют.

Бобби смотрел, но ничего не делал. Я пожал плечами и открыл калитку.

Колокольчик был слышен, но только если прислушиваться. В тихую ночь он, наверно, встревожил бы пришельцев, а так они не обратили на него внимания.

– Ну, пошли домой, – сказал я. – Холли беспокоится.

И повернулся, чтобы уйти.

– Кит... – напряженно сказал Бобби.

Я обернулся к нему.

– Ты ей сказал? – спросил он.

– Нет.

– Прости... – сказал он.

– Да ладно тебе! Это не имеет значения.

– Имеет. – Он помолчал. – Я не мог удержаться. В этом-то все и дело...

– Знаешь что? – сказал я, – Пошли-ка в дом. А то тут холод собачий, у меня ноги совсем застыли. Если хочешь поговорить об этом, давай поговорим завтра. Но на самом деле все в порядке. Понимаешь, старый мудак? Все в порядке!

Перед тем как наконец-то улечься спать, я для верности засунул имущество журналистов под свою кровать, но его владельцы так и не попытались вломиться в дом, чтобы его вернуть. Лежа в постели и зевая, я с удовольствием представлял себе состояние тела и духа, в котором они должны были сейчас пребывать, и думал, что поделом им.

Оуэн Уаттс и Джей Эрскин. Джей Эрскин, Оуэн Уаттс.

Я в полусне представлял себе, как они пытаются найти место, на котором не больно лежать, и рычаг, с помощью которого можно перевернуть землю. Небрежный, трусливый, бессердечный Оуэн Уаттс, которого Бобби избил до потери сознания, и глупый, сующийся в чужие дела, жестокосердный Джей Эрскин, свалившийся с лестницы мордой в грязь. Поделом им, ей-богу поделом!

Мне приснилось, что меня переехал трактор, и, когда я проснулся, мне показалось, что это было наяву. Утро после такого падения, как вчерашнее, это всегда приятно.

Когда я спустился в кухню, было уже почти девять. Утро было пасмурное, и на кухне горел свет, но никого не было. Я сварил себе кофе и принялся читать газету, которую выписывал Бобби. Это было, разумеется, не "Знамя", а "Глашатай".

На седьмой странице, которая по средам бывала полностью занята размышлениями решительной и очень влиятельной обозревательницы, красовался огромный заголовок: "СКОЛЬКО СТОИТ ОТЦОВСКАЯ ЛЮБОВЬ?" А под ним была большая колонка, которую наверняка не пропустит ни один читатель "Глашатая", посвященная стремительной карьере Мейнарда Аллардека.

Обозревательница рассказывала, как он поднялся от простого брокера до крупного магната, проглатывая чужие предприятия и выплевывая остатки. Его метод состоял в следующем. Он с улыбкой являлся в чересчур разросшееся предприятие, которому позарез были необходимы деньги, и предлагал дать взаймы нужную сумму. Условия благоприятные, заплатите когда сможете, всегда рады вам помочь. Новые партнеры принимали его с распростертыми объятиями и с восторгом говорили о своем благодетеле. Но ах, какое разочарование! Стоило фирме наладить дела, как являлся Мейнард и требовал деньги обратно. Кошмар! Катастрофа! Заплатить ему нельзя, иначе как распродав имущество и закрыв предприятие. Весь персонал будет уволен. Люди в панике. Нет-нет, добродушно соглашается Мейнард, этого, конечно, допустить нельзя. Что, если он вместо денег возьмет в уплату само предприятие? Все останутся на своих местах. Ну, естественно, кроме владельца и директора. Что ж поделаешь, не повезло! А потом Мейнард очень выгодно продавал свое новоприобретенное, нормально функционирующее предприятие совершенно любой крупной акуле, охотящейся на мелкую рыбешку, и, так сказать, возвращался на старт, но уже значительно более богатым.